Золото тайги - Страница 54

– Дружок мой говорил, у десятого разъезда в ту пещеру есть лаз. Давай-ка у машиниста спросим.

Они перебрались по тендеру в кабину паровоза. Там было жарко. Кочегар кидал уголь в топку, то и дело вытирая грязный пот.

– Товарищ, где десятый разъезд тут есть?

– Десятый? Так у Расика, точно.

– Давай туда, товарищ.

Дыра в земле справа показалась через несколько минут.

– Видишь, комиссар? Вход! Точно тот, про который дружок мой Сидоров говорил. Товарищ, давай на разъезде тормози и жди нас.

Кочегар на пустынном разъезде передвинул стрелку, паровоз ушел на ржавый запасной путь. Лукин с Парамоновым спрыгнули с подножки и направились в сторону лаза. Подошли тихо. Вечерело. Вход сначала был узок, потом чуть расширялся, в темноте пещеры было не понять его истинных размеров. Вдруг в глубине послышался какой-то шум. Они выскочили наружу.

Владимир Павлович приложил палец к губам и встал за выступом скалы, приготовив оружие. Парамонов покачал головой, отошел за камень и бросил гранату в темноту пещеры. Грохот. Каменная пыль. Звон – и тишина. Когда рассеялось, запах мелинита вышел наружу, Владимир Павлович осторожно пополз вперед, зажег лучину. Из-под завала камней, опавших после взрыва, виднелось полузасыпанное тело: в одной руке револьвер, другая сжимала горловину холщового мешка, перевязанного тесемкой. Мешок был знаком комиссару. И человек тоже.

– Это же твой друг, что помогал нам прятать ценности. Этот… Сидоров.

– Точно. Вот сволочь. – Парамонов зло выдернул добычу из мертвой руки. В мешке звякнули слитки.

– Теперь нам никак туда не добраться, Толя. Все завалено.

Сели думать. Лукин смотрел на мешок с золотом:

– Знаешь, а нам и этого хватит. Мы товарищу Ленину все отдадим и себя спасем.

– Это как так? – недоуменно поднял черную бровь Парамонов.

– Нравится? – Владимир Павлович достал из мешка фунтовый слиток и покачал у глаз. Вечернее летнее солнце тускло блеснуло на гранях желтого металла. Распластал крылья двуглавый орел, вдавленный в твердь, распушил хвост, сжимая в лапах скипетр и державу, всем существом излучая уверенность и спокойствие многовековой страны, которые ничто не может поколебать.

Парамонов невольно потянулся рукой к золоту. Зрачки расширились то ли от алчности, то ли от нехватки света.

– Вот-вот, – усмехнулся Владимир Павлович, – и другие не устоят. Откупимся, Толя.

* * *

К вечеру пара подвод перескочила через пути у деревни Расик и двинулась вдоль них в сторону Кизела. Колеса скрипели, бренчала сбруя, щебетали птахи, но даже эти уютные звуки не могли притушить вдруг возникшее беспокойство. Осторожный Василий Андреевич кожей почуял неладное, а носом уловил знакомый запах:

– Стойте, Иванцов. Чувствуете? Мелинитом пахнет, как после артобстрела.

– Да нет, ничего не чувствую.

– Ну как же, витает в воздухе! А голоса? Слышите голоса?

– Вот голоса вроде слышу.

– Там они, где мы мешки спрятали. Коней стреножим и ползком туда, Иванцов!

Когда доползли, увидели двух начальников, тех, что на поезде с золотом ехали.

– Иванцов, вы держите их на мушке, не высовывайтесь. Если что, ваш – чернобородый, мой – во френче, молодой.

Иванцов кивнул, прищурив глаз, направил ствол нагана на чернобородого. Василий Андреевич ползком пробрался с другой стороны и медленно встал, вытянув руку с револьвером.

– Господа, поднимите руки, не дергайтесь.

Двое обернулись, потянувшись к оружию. Штабс-капитан щелкнул курком. Руки комиссаров поднялись вверх.

– Вам что надо? Кто вы такие? – спросил молодой. Чернобородый молчал, только грозно двигал бровями.

– Мы пришли за золотом. Отдайте его, и мы уйдем.

Комиссар кинул мешок, который глухо звякнул.

– Остальное давайте!

– У нас нет больше ничего.

Послышался шорох, прапорщик Иванцов с револьвером вылез из кустов.

– Василий Андреевич, наше золото тут, на месте, они не нашли!

– Иванцов, я же велел вам сидеть и не высовываться.

И в эту секунду в руке чернобородого появилась граната, он уже готов был сорвать чеку:

– Всё, контра, хана вам. Щас отпущу!

Все замерли. Штабс-капитан прикидывал в уме, стоит ли стрелять. Расстояние мало, а на гранате виднелась сетчатая осколочная рубашка. Не уйти. Ствол револьвера Иванцова выписывал круги, сам прапорщик был на грани обморока.

«Вот и всё», – подумал Василий Андреевич, но тут заговорил молодой:

– Я комиссар Лукин, уполномоченный Уралсовета. Мы тоже здесь за этим, – Лукин кивнул на мешок со слитками, лежащий у ног штабс-капитана, – больше нам ничего не надо. Давайте договариваться, иначе умрем все.

Василий Андреевич умирать категорически не хотел. Так близко счастье, любимая Варенька, Париж, мокрые мостовые, набережные Сены, знакомые, правда, только по картинкам из энциклопедии да по романам Дюма, и нет ничего этого грязного и страшного, этого ненастоящего, придуманного каким-то неумным писателем! Жить!

– Давайте, – выдавил он.

– Мы сейчас берем мешок и тихо уходим на север. А вы уходите на юг. Забирайте свое. Так и разойдемся. Согласны?

Круглов кивнул. Двое красных подняли мешок и, пятясь, начали отходить к Расику. Василий Андреевич подхватил плохо соображающего Иванцова и попятился в сторону Кизела. Когда комиссары скрылись из виду, сел на землю, толкнул прапорщика:

– Сейчас придем в себя, заберем подводы и пойдем грузить мешки. Не раскисайте, прапорщик, жизнь прекрасна, – и улыбнулся красному полукругу почти ушедшего за горизонт солнца.

Золото Василий Андреевич решил спрятать в Соликамске, у матери, решив, что так будет безопаснее. В Перми в связи с эвакуацией Екатеринбурга стало слишком много красноармейцев. Приехав в ночь на двор, где жила маменька, осторожно открыл ворота, загнал телеги внутрь, распряг коней и всё упрятал в бывшей, теперь давно пустующей конюшне, принадлежащей владельцу дома. Постучался в маменькину дверь, но ответа не было. Рядом скрипнула другая дверь, высунулась старушка с лампой, испуганно тиская концы платка.