Золото тайги - Страница 45

– Стой!

– Я к господину Коромыслову.

– У нас господ нет, контрик. Чего надоть?

– Вот, у меня записка к Коромыслову, – Василий Андреевич подал бумажку, которую вчера написал ему изрядно подпивший Желтиков.

– А, так у тебя мандат! – Мужичок не удосужился почитать записку, просто глянул: скорее всего, читать он не умел. – Ну, проходь, не задерживай!

Василий Андреевич вступил под своды старого здания. Внутри было не топлено, новая власть то ли жалела дрова с углем, то ли ленилась их заготавливать. Пройдя по коридору, обнаружил свет, выбивающийся из-за закрытых дверей, отворил, вошел. В помещении стояла чугунная печка, жарко с гулом прогорали в ней дровишки, по углам стояли столы с зажженными электрическими лампами. Сидело несколько человек, видно, что из «бывших» – в старых форменных сюртуках со споротыми петлицами. Один из чиновников оторвал голову от бумаг:

– Что угодно, сударь?

– Мне бы господина Коромыслова.

– А он там, за той дверью, проходите.

Василий Андреевич прошел к следующей двери, открыл ее. За ней обнаружился вполне уютный кабинет, хорошо обставленный, обогреваемый камином с изразцовой плиткой на фасаде. За массивным столом сидел хорошо одетый человек с тщательно стриженными усиками.

– Я к вам от Желтикова. Вот записка.

Человек посмотрел внимательно на Василия Андреевича.

– Прошу, присаживайтесь, – указал на стул подле стола. – Так, стало быть, на работу к нам? Офицер? В каком звании, где служили? Поручик?

– Штабс-капитан пехоты.

– Надо же, а молодо выглядите. Сколько лет?

Василий Андреевич ответил.

– Как же вы в таком возрасте, практически юноша, – и штабс-капитан? Ну что ж, видно, человек умный. Вот вам место в том углу, принесу ведомости, их надо заполнять по данным, которые передаст вам Федор Иванович, вот тот человек. Он всё и объяснит. Мандат и документ на довольствие выпишу вам к вечеру. Итак, милости просим в наш коллектив. Как вас величают? Ах, да, Василий Андреевич.

Так штабс-капитан Круглов стал бухгалтером.

Работа была пыльная и непонятная. Старый Федор Иванович, служивший в казенной палате еще при царе Горохе и дослужившийся без образования аж до коллежского секретаря, доступно объяснил Василию Андреевичу принципы двойной записи и планы счетов венецианских купцов. Счетов приходило немного. Поступление денег из Москвы было скудно, с территорий шли не деньги, а товар – картофель, пшеница, мясо. Но упрямый Федор Иванович всё заставлял считать в рублях. На вопрос: «А сколько нынче туша лося стоит?» – без юмора отвечал: «На рынке нонче ничаго нету, но давеча был челдон с лосятиной, так тот просил по червонцу за пуд, ежели царскими, а керенками – так и вовсе пять червонцев. Поэтому округляем до трех – вот так и пишем в ведомости». – «Так лося-то не взвешивали, сколько же в нем пудов?» И этот вопрос не заставал Федора Ивановича врасплох: «А вот тот челдон, что продавал давеча лосятину, говорил, мол, сохатый нынче пошел мелок, двадцати пудов едва наберется. Стало быть, двадцать пудов и есть». От того лося достались Василию Андреевичу копыта с голяшками на холодец да почка с желудком – на суп. Матери отправлять было неловко, поэтому сам кое-как сварил, а копыта отдал нищим у Спасо-Преображенского собора.

Уже через неделю работы в бывшем здании семинарии Василий Андреевич как-то услыхал выстрелы за окнами, выбежал в коридор, глянул во внутренний дворик – а там одни люди других расстреляли. Просто так, одни лежали на остатках грязного снега, что никак не мог сойти в ту весну, другие стояли над ними, стреляя в упор в голову из наганов. Хотел было Василий Андреевич крикнуть, отворив окно с грязными стеклами: мол, зачем же, войны нет уже – да осекся, вспомнив Мартюшева и Подмосковье. Ушел к себе, постучался к Коромыслову – доложить. Тот выслушал, налил две стопки коньяку. Откуда у него коньяк, Круглов только догадывался.

– Сядьте, Василий Андреевич. Выпейте. Вы молоды, потому, видимо, горячи. Скажу я вам одну свою мысль. Вот я в звании и должности был, а служу совдепам. Как, почему? – спросите вы. А вот читал я сочинение господина Достоевского «Братья Карамазовы». Сочинение богоискательское, да не в этом суть. Есть там персонаж один, лакей Смердяков. Довольно неоднозначный персонаж. Оный лакей высказывает в споре мнение, что ежели ты в душе своей отказался от правой веры, то уже анафема на тебя пала, ну а как не покарал тебя Господь, то дальше ты свободен и можешь любую другую веру принимать – хоть магометанскую, хоть языческую. Так вот, Василий Андреевич, я любой власти нужен, ибо одна власть от другой несильно отличается. Есть сложности переходного периода. Они пройдут. При любой власти можно стать богатым и счастливым, главное – знать, что делать. А сентенции по поводу «предал свои убеждения» – всего лишь лирика. Когда ты отказался от них и не покарали тебя их апологеты, то, стало быть, свободен и можешь другие убеждения принимать. Так что работайте – и воздастся вам. Я вижу, вы человек благородный, доверюсь вам, познакомлю с такими же людьми приятного обхождения, в Перми такие остались. А пока идите домой с богом.

И в другой раз Коромыслов пригласил Василия Андреевича к себе как раз познакомить с людьми приятного обхождения. Дом у Ивана Николаевича был шикарный. Жилье не отобрали, не уплотнили – все-таки советский служащий, спец, помогающий революции, – но из-за экономии или, как Коромыслов говорил, из солидарности с трудовым народом, обжиты были только несколько комнат, а половина дома стояла пустой. Коромыслов представил Василию Андреевичу людей в гостиной. Половина была из гражданских служащих Перми, сейчас в отставке в связи с событиями революции, другая половина – офицеры тыловых гарнизонов, в мундирах со споротыми погонами, но поновей, чем у Круглова, его мундир претерпел три года окопной жизни. Подавали чай и красное вино. Поддержать светскую беседу Василий Андреевич не мог и держался в тени портьеры у окна. Вдруг Коромыслов развернулся, вышел в центр комнаты со словами: