Золото тайги - Страница 41

Василий Андреевич только вздохнул, но выбора не было, подписал и пошел служить в пехотную роту, сплошь состоявшую из офицеров и юнкеров. Собственно, рота эта была недавно Константиновским военным училищем, теперь именовалась Первой украинской военной школой. Немного осталось старых, «кадровых» юнкеров, кто не захотел уходить из Киева, остальные были из хлопцев, взятых с днепровских хуторов. В старом здании училища с бойницами-окнами, глядящими в поле, встретил штабс-капитана немолодой ротмистр, больше похожий на отставного хорунжего, по какой-то оказии получившего погоны высшего ранга.

– Здоровеньки булы. Дуже рад. Офицерив дуже не вистачаэ, ребятя з сил, рушныци вперше бачать. Повчите вже их. Червони до миста личать, не дай бог, воюваты. А з кым воюваты? – грустно и дружелюбно посетовал он.

Поселили здесь же, в казармах. Оружия в училище было немного: винтовки и пара пулеметов, которые пришлось чинить Мартюшеву и Семену. Оставшиеся юнкера оружие знали, новички осторожно трогали винтовки, боясь вставить обойму, но под нужные команды и окрики Семена быстро всему научились.

– Ох, вашбродь, – жаловался Семен Василию Андреевичу, – ведь ничаво не имут, штык примкнуть не могут, а стреляли третьего дня – извели патронов, так ведь никуда не попадают, в белый свет лупят. Що мы з ними зробим? – Семен передразнивал юнкеров, вплетая в речь украинские слова. Круглов только качал головой: обойдется, мол.

Мартюшев хозяйничал на кухне, отодвинув от склада продовольствия старого хорунжего-ротмистра:

– Ты ж ничего не смыслишь в продуктах, старая перхоть! Вон мука лежит у тя в мокряни – сгниет же! Солонина не прикрыта, вся в корке, ну как можно?

Дядька ротмистр сначала сердился:

– Та я трохы краще тебе все знаю, москаль, я на хутори у дядька два рокы жыв… в дытынстви… – Но вскоре сдался: – А, та ну тебе, робы що хочешь.

Прапорщик Оборин молча муштровал ребят, но однажды вечером зашел к Круглову.

– Сил моих больше нет, Василий Андреевич, давайте к Деникину в Добровольческую. Что мы с этими хохлами возимся? Мы кадровые военные, присягу давали, генерал Деникин за царя воюет. Туда надо, а тут что Рада, что красные – всё едино: голожопых к власти, остальных – в расход. Поедем в Екатеринодар, там части формируются.

– Нет, не могу. Воевать не могу больше. Я на родину. Вот в Москву пойдут поезда – я туда сразу, потом до Перми. Меня там невеста ждет, – улыбался Василий Андреевич.

– А я сбегу. Потеплеет – сбегу. Не хочу я здесь кому попало служить.

Но поезда до Москвы не ходили, и Оборин сбежать не успел. Как раз по железной дороге, что вела с востока, от Москвы, подошел к Киеву бывший полковник Муравьев. Подняли гарнизон по тревоге, погрузили в вагоны и отправили холодной январской ночью навстречу красным войскам – защищать Раду. Офицерский вагон был теплым, купейным, остальные – холодные, товарные. В них загрузили юнкеров и гимназистов в черных тужурках. Они долго толпились, неловко влезая в вагоны и бренча изморозившимися винтовками с неумело подогнанными плечными ремнями. Состав тронулся и, едва забрезжил рассвет, встал на маленькой станции.

– Занять позиции, – раздалась команда.

Гимназисты вылезли, сгрудились у сугробов. Их разогнали в строй, поставили цепью справа от состава.

– Вам с юнкерами левую сторону занимать, штабс-капитан, – приказал незнакомый полковник.

Левая сторона – это правая сторона у противника. «Противник приедет на поезде, иначе зимой продвигаться невозможно, дороги переметены, кавалерия застрянет, – размышлял Василий Андреевич, зябко кутаясь в шинель. – Стало быть, выйдут они из вагонов как раз на нашу сторону. Ясно». Вспомнились уроки тактики в училище. Как давно это было, уже почти четыре года назад. Штабс-капитан ощутил себя глубоко пожилым.

Юнкерам он приказал распределиться дугой, от полотна в степь, захватывая, как серпом, пространство вдоль путей. Два пулемета поставил на флангах, подошел к каждому, осмотрел сектор. Всех положил в снег, дабы не замерзли от ветра, сам себе выкопал в снегу окопчик и стал ждать. Позади их состава доносились возгласы и хохот: господа офицеры воинства Центральной Рады пили утреннюю.

* * *

Война поначалу только расстроила молодого подпоручика Круглова в связи с невозможностью встретиться с ангелом своим. А потом она его испугала и утомила. На южном фронте, куда отправили его полк, ход наступления русских развивался в положительном ключе. В первом же бою полурота, командиром которой он был назначен, потеряла четыре человека нижних чинов. И всё бы ничего, но в следующем пуля австрийцев попала в грудь командиру роты, штабс-капитану Виноградову, который еще вечером пил с Василием Андреевичем вино и рассказывал веселые истории, а сегодня утром упал, похрипел немного и умер. Как же это: великий дар – жизнь, которую человек мог потратить на великие свершения, – вот так взял и исчез? Круглов не мог этого понять, но смерти стал бояться больше, чем когда-либо. Очень хотелось жить. А вокруг погибало все больше и больше людей, знакомых и совсем неизвестных. Вскоре, к ноябрю, всех кадровых офицеров выбило, Круглову присвоили звание поручика и дали под начало роту.

Рота поручика Круглова всегда выполняла задания и несла минимальные потери. Даже сам генерал Брусилов приезжал смотреть на действия роты Круглова, но ничего не сказал, хмыкнул и уехал, а Василий Андреевич получил выговор от командира полка, но тактики своей не изменил. Ибо надо было ему выжить и к Вареньке вернуться.